XI. ОЩУЩЕНИЕ, ПАМЯТЬ И АССОЦИАЦИЯ

1

Вышеизложенные соображения не оставляют никакого сомнения в том, что только одни ощущения не могут лежать в основе какой бы то ни было психической жизни, имеющей хотя бы отдаленное сходство с нашей.

Если ощущение забывается тотчас же по исчезновении, то может существовать только бессвязная группа психических состояний и смена их, каковое состояние мы и должны принять для низших животных и для идиотов, стоящих на низкой ступени развития. Ощущение, не действующее как сильное двигательное раздражение, например, ощущение боли, на этой ступени едва ли обратит на себя внимание. Усмотрение ярко окрашенного шарообразного тела, например, не связанное своспоминанием о запахе, вкусе, короче говоря, о свойствах плода, об опыте, связанном с ним, остается непонятным и даже не представляет никакого интереса, как это наблюдается в состоянии «душевной слепоты». То, что воспоминания остаются, что они находятся в некоторой связи между собой и что одно из них может тотчас же пробудить за собой другое, т. е. память и ассоциация, и составляет основное условие развитой психической жизни.

2

Что же такое память? Всякое психическое переживание оставляет по себе некоторые психические следы, оставляя вместе с тем и следы физические. Ребенок, который обжегся или которого ужалила оса, уже и физически ведет себя совершенно иначе, чем ребенок, не испытавший никогда подобных ощущений. Ибо физическое и психическое вообще отличаются друг от друга только точкой зрения, с которой явления рассматриваются. Тем не менее, в физических явлениях неорганической природы очень трудно открыть черты, родственные памяти.

 В физике неорганической природы все определяется, по-видимому, мгновенными условиями данного момента; влияние прошедшего в ней, по-видимому, вовсе не сказывается. Ускорение тела определяется существующими в каждый данный момент силами. Маятник колеблется совершенно одинаково, совершает ли он первое колебание, или же таких колебаний было уже хотя бы больше тысячи. H соединяется с CI совершенно одинаково, безразлично, соединялся ли он раньше с Br или J, или нет.

 Конечно, и в физической области бывают случаи, в которых ясно сказывается влияние прошедшего. Земля рассказывает нам свою геологическую историю; рассказывает нам ее и луна. У Suess’aя видел на одном куске камня целую систему чрезвычайно удивительных, совпадающих и параллельных трещин, которую он весьма правдоподобно истолковал как сейсмограмму доисторических времен.

 Проволока долгое время отмечает себе, так сказать, следы всякого кручения, которому она подвергалась. Всякая разрядная искра представляет собой некоторый индивидуум, на который оказали влияние предшествовавшие разряды. Изолирующая обкладка лейденской банки хранит в себе историю всех прошлых ее электрических зарядов.

 Это мнимое противоречие исчезает, если принять во внимание, что в физике мы обыкновенно рассматриваемые нами случаи до чрезвычайности идеализируем и схематизируем, сводим к самым простым условиям. Если мы говорим о математическом маятнике, то тогда и тысячное колебание ничем не отличается, конечно, от первого, тогда нет никаких следов прошлого, но нет их именно потому, что мы их абстрагируем. Если же взять маятник действительный, физический, то в нем притупляется его лезвие, он нагревается от внешнего и внутреннего трения, и ни одно его колебание не походит во всей его полноте на какое-либо другое колебание. Всякое второе, третье кручение проволоки происходит несколько иначе, чем они происходили бы, если бы не имели места предшествовавшие кручения. Если бы можно было схематизировать и явления психологического порядка, то получились бы люди, которые вели бы себя совершенно тождественно. В таком случае нам не были бы знакомы те многоразличные влияния, которые представляют собой результат индивидуальных переживаний.

 В действительности же всякий психический процесс оставляет по себе некоторые следы совершенно так же, как и всякий процесс физического характера. В обеих областях, идет ли речь об увеличении энтропии или о нарушении или зарождении дружбы, обратимых процессов нет. И во всяком действительном процессе содержатся по меньшей мере необратимые слагающие.

3

Но можно вполне основательно заметить, что следы прошедшего еще вовсе не составляют памяти. И действительно, чтобы сходство было больше, нужно, чтобы уже существовавшие процессы появлялись вновь от легкого побудительного толчка. Старые скрипки, хорошо обыгранные, изображения Мозера (Moserschen Hauchbider) и фонограф представляют собой уже несколько лучшие примеры. Но скрипка и фонограф могут играть лишь при помощи некоторых внешних сил, тогда как человек сам играет себя и свою память. Органические существа не представляют собой каких-либо неизменных материальных систем, а образуют некоторые динамические формы равновесия потоков «материи» и «энергии». Различные формы отклонения таких потоков от состояния динамического равновесия и есть то, что повторяется одинаковым образом, раз уже однажды случилось. Таких изменений динамических форм равновесия в неорганической физике изучено еще немного. Грубый пример можно видеть в изменении течения реки под влиянием случайных обстоятельств, каковое изменение течения и остается на будущее время.

 Если отвинтить водяной кран настолько, чтобы вытекающая из него вода имела вид очень тонкой струи, то достаточно случайного толчка, чтобы нарушить это неустойчивое равновесие и заставить воду довольно долгое время вытекать ритмически по каплям. Длинную цепь, лежащую в свернутом виде в некотором сосуде, можно заставить, так сказать, перетечь через блок наподобие сифона в другой сосуд, поставленный ниже первого. Если цепь очень длинна, а разность уровней очень велика, то скорость может сделаться весьма значительной, и в таком случае, как известно, цепь обладает свойством долгое время сохранять свободно в воздухе полученный изгиб и «перетекать» в этом именно виде. Все эти примеры представляют собой очень скудные аналогии органической пластичности для повторения процессов и рядов процессов.

 Вышеизложенные соображения должны показать, что физическое понимание памяти, правда, не недостижимо, но мы еще очень далеки от него. Несомненно, физика должна будет еще значительно расширить свой взгляд изучением органического мира, прежде чем дорастет до этой задачи. Богатство памяти, конечно, основано на взаимодействии органов и на взаимной их связи между собой. Некоторый рудимент памяти мы должны приписать, однако, и элементарным организмам. И здесь мы можем допустить только одно, а именно, что всякий химический процесс оставляет в органе следы, благоприятствующие повторению того же процесса168.

4

Известно, что в психологии приписывается громадное значение законам ассоциации. Эти законы могут быть сведены к одному закону, состоящему в том, что из двух содержаний сознания, A, B, раз существовавших одновременно, одно при своем вторичном наступлении вызывает и другое. И действительно, психическая жизнь становится гораздо понятнее, раз мы познакомились с этой постоянно повторяющейся основной чертой. Различия в потоке мыслей при одном только воспоминании о пережитом, при серьезном специальном занятии, при свободном фантазировании или в мечтах наяву становятся легко понятными, если принять во внимание сопровождающие все это обстоятельства169. Ошибкой было бы, однако, желание свести все психические процессы к ассоциациям, приобретенным в течение индивидуальной жизни.

168 Заманчивую попытку построения химической теории памяти на основе представлений Оствальда о явлениях катализа можно найти в книге Оствальда «Vorlesungen über Naturphilosophie» (Вильгемль Оствальд: Натурфилософия. Есть русский перевод. Прим. пер.).

 169 Erkenntniss und Irrtum, 1905, стр. 29 и след.

Ни в одной своей фазе психика не является открытым, не исписанным еще листом (tabula rasa). Во всяком случае, наряду с благоприобретенными ассоциациями необходимо было бы признать и существование ассоциаций прирожденных. Что же касается прирожденных инстинктов170, которые интроспективной, на самою себя опирающейся психологии должны были бы казаться подобными ассоциациями, то их биолог сводит к прирожденным органическим соединениям, а главным образом к соединениям нервов. Следует поэтому исследовать, не основаны ли все ассоциации171, включая и индивидуально приобретенные, на прирожденных и усиленных упражнением связях. Во всяком случае, однако, мы должны задать себе и такой вопрос: не составляют ли процессы, для связи которых образовались в высоко развитых организмах специальные проводящие пути, скорее явление первичное, существующее уже у организмов низших, и не привело ли к образованию этих путей именно многократное совместное существование их172. Конечно, рациональная психология не может удовольствоваться одними временными ассоциациями, а она должна принимать во внимание, что существуют и готовые соединительные пути. В таком случае надо согласиться и с возможностью появления психических процессов совершенно произвольно, а не вследствие ассоциации, — процессов, которые возбуждают соседние части нервной системы, а при значительной силе распространяются также и на всю нервную систему. С одной стороны, галлюцинации, а с другой — рефлекторные движения представляют прекрасные примеры из области чувств и двигательных раздражений, которые должны иметь аналогии и в других областях.

170 Ярче всего обнаруживаются первые проявления полового чувства, потому что они проявляются в период полного психического развития и в момент расцвета способности к наблюдению. Один вполне достойный доверия, весьма правдивый господин рассказывал мне, как он, будучи еще совершенно чистым, неопытным 16-летним юношей, почувствовал удивительное внезапное физическое изменение, проявившееся в нем при взгляде на декольтированную даму. Это чувство он принял тогда за болезнь и сейчас же посоветовался о нем со своим товарищем. Весь комплекс совершенно для него новых ощущений и чувствований сопровождался в нем сильным чувством страха.

В 171 H. E. Ziegler, Theoretisches zur Tierphysiologie und vergleichenden Neurophysiologie (В«Biol. ZentralblattВ». Leipzig, 1900, Bd. 20, в„– 1).

 172 Если представлять себе органическую жизнь, как динамическое состояние равновесия многих составляющих химических фаз, равновесия, в котором нарушение одного составляющего в общем приводит к нарушению и остальных, то можно надеяться при помощи этого представления химически понять не только память, но и ассоциацию. См. прим. 168 на стр. 211 и текст на стр. 116.

5

Как это доказал Леб 173 на основании своих собственных работ, как и работ Гольца и Эвальда, во взглядах на взаимодействие частей центральной нервной системы наступает, по-видимому, интересный поворот. Согласно новым взглядам, тропизмы животных не отличаются существенно от тропизмов растений и в первом случае нервы представляют лишь то преимущество, что при помощи их быстрее передается раздражение. Жизнь нервной системы сводится к сегментальным рефлексам, координация движений — к взаимным возбуждениям и распространению раздражения, а инстинкты — к цепеобразным рефлексам. Так, например, хватательный рефлекс лягушки влечет за собой рефлекс глотательный. Существование сложно организованных центров не допускается, а и сам головной мозг рассматривается как система сегментов.

Насколько я могу судить, в основе всех этих взглядов лежит счастливое и важное стремление освободиться от без нужды сложных допущений, пропитанных метафизикой. Не могу я только согласиться с Лебом, когда он в филогенетических исследованиях Дарвина о происхождении инстинктов видит ошибочную односторонность, предлагая оставить их и заменить физико-химическим исследованием. Верно, без сомнения, то, что последнее исследование было чуждо Да р вину. Но именно потому он и получил столь свободный кругозор для своих своеобразных великих открытий, которых ни один физик, как физик, не мог бы сделать. Мы, правда, повсюду, где это только возможно, стремимся к физическим объяснениям, к познанию непосредственной («каузальной») связи. Но эта цель далеко еще не везде достижима, и нам еще очень многого не хватает, чтобы она была везде достижимой. И в таких случаях отказываться от других плодотворных точек зрения, которым, во всяком случае, можем приписывать лишь временный характер, было бы во всяком случае не меньшей односторонностью, весьма чреватой последствиями. Паровую машину, по словам Леба, можно понимать только физически. Отдельную, данную паровую машину, — да! Если же речь идет о том, чтобы понять все современные формы паровых машин, то одного этого недостаточно. В таком случае необходимо привлечь для объяснения всю историю технической и социальной культуры, как и геологические предложения. Пусть каждый из этих моментов в отдельности в конце концов может стать понятным физически, но еще задолго до этого он способствует и выяснению явлений174.

173 Loeb, В«Vergleichende Physiologie des GehirnsВ». Leipzig, 1899.

174 Loeb. Ibid., стр. 130.

6

Если бы в то время как я ощущаю что-либо, я же сам или кто-нибудь другой мог наблюдать мой мозг с помощью всевозможных физических и химических средств, то можно было бы определить, с какими происходящими в организме процессами связаны определенного рода ощущения. Тогда, по крайней мере по аналогии, можно было бы ближе подойти к решению так часто обсуждаемого вопроса о том, как далеко простираются в органическом мире ощущения: ощущают ли низшие животные, имеются ли ощущения у растений. Покуда эта задача не разрешена ни в одном специальном случае, решить этот вопрос невозможно.

Иногда задаются также вопросом, не ощущает ли и «материя» (неорганическая). Этот вопрос вполне естественен, если исходить из обычных, широко распространенных физических представлений, по которым материя представляет собой то непосредственное и несомненно данное реальное, на котором строится все, как органическое, так и неорганическое. Ведь в таком случае в здании, состоящем из материи, ощущение должно возникать как-то внезапно, или оно должно существовать в самом, так сказать, фундаменте этого здания. С нашей точки зрения, этот вопрос в основе своей ложен. Для нас материя не есть первое данное. Таким первичным данным являются скорее элементы (которые в известном определенном смысле называются ощущениями). Всякая научная задача, могущая иметь какой-либо смысл для того или иного человеческого индивидуума, сводится к определению зависимости элементов друг от друга. И то, что в обыденной жизни мы называем материей, есть также не что иное, как определенного рода связь между элементами. Следовательно, вопрос об ощущении материи гласил бы: имеются ли ощущения у определенного рода связи элементов (которые в известном отношении суть те же ощущения)? В такой же форме этого вопроса не поставит никто175. Все, что может иметь для нас некоторый интерес, должно следовать из рассмотрения общей задачи. Мы спрашиваем об ощущениях животных, если это может содействовать объяснению их свойств, которые мы наблюдаем при помощи наших чувств.

Спрашивать об ощущениях кристалла, которые ни в малейшей мере не объяснят нам его чувственно вполне определенных свойств, не имеет никакого ни практического, ни научного смысла.

175 См. «Populär-wissenschaftliche Vorlesungen», 3 изд. 1903, стр. 242.